Будучи близким в моих "изысканиях к Востоку, я невысокого мнения о способностях интеллекта объяснить окружающий нас мир. Я исхожу из того, что бывают психические состояния (самадхи, сатори и т.п.), в которых мир не нуждается в объяснениях. Опыт размышлений в духе психоанализа привел меня к тому, что какие бы то ни было объяснения есть не более чем мифы, достоверность которых за- висит лишь от степени внутренней убежденности, или, более точно, "темные очки", назначение которых - помешать взглянуть в глаза реальности, выступающей при самадхи. Словом, я исхожу из того, что мы "задаем так много вопросов оттого, что никак не можем по- верить своим глазам".
Вслед за этим можно начинать спекуляции на тему о том, как же выглядит Медуза Горгона реальности, видимая в самадхи. Опыт занятий математической логикой (в окрестностях теоремы Геделя) убедил меня в возможности таких состояний восприятия, которые недоступны для объяснений - более того, недоступны для какого-бы то ни было воспроизведения (в смысле воспоминания, повторения). Напомню на уровне популярного изложения содержание теоремы Геделя. В любой достаточно богатой системе рассуждений обязательно найдется верное утверждение, которое невозможно доказать, не выходя за рамки этой системы. Доказательство состоит в приведении примера. А именно: на язык данной системы переводится следующее утверждение реального языка: "То утверждение, которое вы читаете в данный момент доказать невозможно". Действительно, если его возможно доказать, значит, в рамках этой системы можно доказать по меньшей мере одно ложное утверждение (которое говорит, что его доказать невозможно). Тем самым мы обосновали истинность данного утверждения. Искусство Геделя заключалось в том, что он сумел перевести "геделево" предложение на язык формальной арифметики.
Заметим, что мы неявно воспользовались двумя аксиомами: что рассматриваемая система не противоречива (то есть в ней нельзя доказать ложное утверждение (и что каждое утверждение является либо истинным, либо ложным (закон исключенного третьего, который позволил нам рассуждать "от противного": "Если это не так..."). Закон исключенного третьего является мощнейшим орудием науки. Можно сказать, что без него мы не имели бы такого богатства научных рассуждений и выводов, как теперь. Однако чтобы избежать Гегелевой ловушки, наукам приходится ограничиваться лишь такими "языками", в которых невозможны геделевы предложения, а именно формальными "языками".
Отсюда рождается двойственность естественно-научного размышления: чтобы сделать какой-либо интуитивно ясный вывод воспринимаемым для людей, я должен надеть безликую маску "автора статьи", с которой связан этикет более жесткий (казалось бы), чем в дипломатическом мире. Однако лишь сбросив эту маску я способен получать новые результаты. Критерием же истинности для них является возможность обосновать их на формальном языке. Эта забавная двойная игра составляет немалую долю "шарма" естественных наук, остающегося непонятным для гуманитария, привыкшего все сказанное воспринимать всерьез: любые, самые страстные споры в естественных науках остаются лишь осознанной игрой, участники которой (еще не впавшие в маразм) совершенно отдают себе отчет в том, что они в своих построениях безумно далеки от реальности - и все же чудесным образом предсказывают ее. "Самое необъяснимое в мире - это то, что он объясним". Именно в этой свободе игры - тайна столь быстрого развития этих наук, где концепции стареют быстрее, чем люди (в философии наоборот), ибо в действительности ученый - естественник никогда не верит на все 100% в то, что он думает. В этом - скрытый от невнимательного глаза трагизм его мироощущения, не дающего ему спокойной гавани окончательных объяснений, неуничтожимый внутренний надлом, через который сочатся токи истинной реальности, и который непоправимо "зачинен" у философствующего сознания.
Именно по этому признаку - наличию формального языка - я и провел бы разделительную линию между естественным и гуманитарными науками: гуманитарий мыслит о мышлении и говорит о языке. Тут формализация невозможна, ибо самая суть ее - отделение обсуждения от обсуждаемого - оказывается невозможной. Как же обходится он с геделевой проблемой? Подозреваю, что путем вытеснения: я убежден, что для всякого философствующего сознания в нем же самом можно в принципе найти по меньшей мере одну "запретную зону - идею, тему или постановку вопроса - приближение к которой вызывает инстинктивное сопротивление, проникновение в которую - вспышку душевной боли и экзистенциальный надлом. Эта зона - геделева область данной системы, ее болевая точка. В нормальном философском режиме она глубоко скрыта, именно с этим связана глубокая уверенность и комфортность философского сознания, позволяющая ему покровительственно относиться к "поденщине" естественных наук. Это напоминает легкое презрение уважаемого семьянина к безнадежному и безбрежному донжуанству. Ибо философ - знает, а естественник лишь знает, что не знает, хотя не любит в этом признаваться в компании гуманитариев. Дон Хуану все же завидно, что кто-то имеет крышу над головой! К старости скитаться, не видя берега, становится трудно; тогда начинается настоящий маразм - физическая философия (впрочем те же симптомы у молодых, кого жареный петух не клевал)утратив шарм вечного странствия, он так и не обретает глобализм и фундаментальность истинной философии. Метафорически, уйдя из роскошного философского дворца, строившегося традицией, и наскитавшись по жирной грязи, они остаются жить в физическом шалаше, который назавтра же снесут новые любители странствий.
Не надо, однако, романтизировать физика! В быту он тоже не обходится без философии (часто доморощенной). То беспредельное странствие, которое я нарисовал - это идеализация или же очень редкий случай. Я же клоню к тому, что, может статься, теорема Гегеля - это самое восточное из того, что создала западная культура. Вооружившись ее, быть может, удастся что-нибудь понять новое в "смутных речах" видавших самадхи.
Самая большая опасность, которая подстерегает европейца, поверившего в то, что есть вещи, о которых невозможно говорить - это то, что он истолкует невозможно как "нельзя" и перестанет говорить о то, о чем "невозможно" говорить, надуваясь ощущением собственной важности оттого, что прикоснулся к священным тайнам Востока. Там, где древние учителя может и рады были бы, да не могли, возникает вполне интернациональное "табу". Отсюда возникает и мнимый спор между разумом и мистикой. У нас думают, что перед мистикой разум должен отступить. Это ошибка. Пусть разум наступает - такова его природа.
Дойдя до своих естественных пределов, он сам начнет пробуксовывать, безо всяких табу, подобно тому, для кого рак на горе свистнул. Не нужно его сдерживать искусственно. (Это метафора. Бывают ситуации, когда можно и попридержать, это будет ясно из дальнейшего). Что же это за пределы разума и может ли он их ощупать, хотя бы в туристическом порядке поставить подпись "Я здесь был" - с видом, однако, на вечное поселение.
Сузим вопрос: что же такое может видеть в самадха просветленный, что невозможно объяснить и невозможно воспроизвести? Может быть, саму неповторимость? Что же он постигает, невыразимое словами? Быть может, то, что "мысль изреченная есть ложь"? А как же с самой этой мыслью? Ведь мы же ее изрекли - значит, она тоже есть ложь?
Рассмотрим пример, весьма выразительный в своем роде: "Великую истину нельзя выразить словами". В чем же она тогда состоит? В если - в том и состоит, что "Великую Истину нельзя выразить словами". В чем же она тогда состоит? В если - в том и состоит, что "Великую Истину нельзя выразить словами"? Значит, мы все-таки выразили ее - одной фразой из пяти слов? Нет, неверно выразили - ее ведь нельзя выразить словами.
Вот еще пример. Вещи обладают свойствами. Представим себе Вещь, не обладающую ни одним свойством. Назовем ее Великой Пустотой. О ней нельзя сказать, что она пуста - ибо "быть пустым" - это свойство. О ней нельзя сказать, что она не пуста, ибо "не быть пустым" - это свойство. О ней нельзя сказать, что она существует, ибо "существовать" - то свойство. О ней нельзя сказать, что ее нет, ибо "не быть" - это также свойство. Все же кажется, что она обладает одним свойством: ведь "не обладать ни одним свойством" - это тоже свойство, и не бессодержательное. Однако, если оно обладает этим свойством (назовем его "Великим свойством"), то она не должна обладать ни одним свойством, в том числе и Великим свойством. А что значит не обладать Великим свойством"? Если мы обнаружим, что она обладает хотя бы одним свойством, то тем самым докажем, что Великим свойством она не обладает. Да, такое свойство есть: это само Великое свойство. Поскольку она обладает этим свойством, мы не можем сказать, что она не ни одним. Потому же не обладает и Великим. И, самое главное о Великой пустоте: если она не обладает ни одним свойством, даже Великим, значит она воистину и во всей полноте обладает Великим свойством.
Такова Великая пустота. Ничего нельзя о ней сказать, не противореча самому себе. Но Вы не можете сказать, что это чепуха, ибо "быть чепухой" - это тоже свойство, и Великая пустота им не обладает. Это сегодня мой Вам подарок. Нравится? Тогда эта мантра - для-Вас; повторяйте ее каждую ночь перед сном три раза до тех пор, пока не увидите, что она насквозь абсурдна, до такой степени абсурдна, что абсурдным образом оказывается Истиной. Не нравится? Значит, это мантра - не-для-Вас. Помогите тем, кому она понравилась, постичь ее доходящую до абсурда абсурдность! Этим Вы чуть-чуть поможете им приблизиться к Истине.
Кстати, чуть не забыл сказать! Великая истина ни в каком смысле не является истиной, оттого ее и называют Великой. Она не является "Великой истиной". Не хмурьтесь, улыбнитесь! Видите, как я издеваюсь над ни в чем не повинным здравым смыслом? Я - хиппи не от одежды, я - хиппи от философии. Я ночевал на таких помойках разума, что Вам и не снилось!
Я обожаю хвастаться, чтобы упасть в глазах тех, кто любит верить на слово. Берегитесь верить мне на слово, а то подумаете, что я простой хвастунишка! А я ого-го какой не простой хвастунишка!
Так я понимаю инь-ян. Инь и ян противоположны, они так же несовместимы (логически?), как обладание хотя бы одним свойством и обладание Великим свойством (то есть не обладание ни одним свойством).
Любой способный мыслить человек поймет, что чем больше развито свойство ян, тем дальше от инь. Наблюдая развитие инь, он понимает, что оказывается все дальше от ян и... оказывается в дураках, когда на вершине инь, при Великом Инь, рождается новый Ян. Это очень опасно! Трезвомыслящий человек может погибнуть наткнувшись на Ян там, где готов встретить Инь. Берегитесь! Опасно не неожиданное, опасно противоположное ожидаемому! Так великий мастер ушу отступает при нападении на него так стремительно, что противник обнаруживает пустоту там, где ожидал его встретить. И вот, не успев заметить мистический миг рождения противоположного, смельчак оказывается атакованным внезапно и сокрушительно. Хотите услышать сто раз секрет восточного боя? (Хотя лучше один раз увидеть). Повторите сто раз: "наступая, помни об отступлении, отступая, помни о наступлении; двигаясь правым, не забывай о левом, поднимаясь, не забывай про низ и т. п.". Но при встрече с Великим мастером это вас не спасет, потому что увидев сильный Инь, все равно позабудете про Ян (или наоборот). (А мастер может создавать сильные Инь и Янь.(Ведь здравомыслящий человек не может совместить несовместимое.
Вот Вам пустота и полнота (это тоже инь и ян). Опустошите пустоту, пока ничего не останется. Теперь продолжайте опустошать! Следующий шаг - избавить пустоту от пустоты, то есть наполнить. Получаете полноту. Наполните ее всем. Она полна. Следующий шаг - наполнить ее пустотой. Вот вам инь и ян. Теперь попробуйте, попав в такую систему, применить прием самбо. А что еще остается делать?
Совершенно бесспорно, что все восточные боевые искусства, если их не примитивизировать, основаны на "разломе" восприятия противника. Мастер начинает двигаться так, что вы не можете понять, что происходит (дело не в быстроте как таковой, хотя и быстрота может быть запредельной) перед вами. Тем более - предсказать. Что же делает наше восприятие таким слабым? Ответ на этот вопрос является очень общим и почти тривиальным: его жесткость, которая выражается в нашем "мифотворчестве", стремлении создавать мыслительные схемы, то есть объяснять, предсказывать и т.п.
Таким образом, после множества иллюстраций "ветер возвращается на круги своя": Я полагаю, что любые объяснения мира - это костыли и протезы, не имеющие по-видимому самостоятельной ценности. Это относится и ко всему, что я тут понаписал. И к последней фразе тоже. Собственно, это отказ от философии, отказ от претензий разума. "Чего же боле?..." И вот тут из глубин психики выползает Вопрос: "Зачем же нужны эти костыли? Нельзя ли обойтись вовсе без костылей? "Словом, можно ли совсем похоронить философию?
Зигмунд Фрейд - один из китов, на которых ныне держится моя философия. Меня, однако, мало вдохновляет, когда великий психиатр пытается спекулировать о мироздании, выстраивая свое собственное-бесспорно, достойное внимания объяснение. К его чести можно сказать, что этим увлекались по большей части его сторонники, но не он сам. Для меня лично куда забавнее метод, с помощью которого он сокрушает классический (в частности, аэротизированный) миф о человеке. Если Вы уже заметили, меня увлекает любое мировоззрение до тех пор, пока оно крушит другие мировоззрения. С того момента, как оно начинает становиться собственно мировоззрением, я развожусь. Для меня мировоззрение и миф - это метафоры друг друга.
Фрейд начал с того, что придал значение тому, что обычно не замечалось как случайное, не важное и как будто само собой разумеющееся: случайные, спонтанные мысли и реакции человека, случайные ошибки (описки, оговорки), забывчивость, мелкие нарушения сна (сновидения) - нечто сугубо привычное и неинтересное. Идея заключалась в том, чтобы понять, почему именно так, в этом месте и в это время человек ошибся, почему именно это он подумал или почувствовал, именно это увидел во сне и т.п. Он разработал метод толкования этих явлений, заключавшийся в том, что пациент отдавался потоку случайных мыслей и ассоциаций. Главный результат был тот, что все эти случайные и неважные явления в действительности детерминируются болезнью пациента, или, говоря более обще, чтобы касалось и здорового человека, детерминируются подавленными и позабытыми желаниями человека, относящимися порой к далекому личному прошлому (детству). Этот постоянно присутствующий "поток сознания, почти незаметный у здорового человека, резко проявляющийся в ошибках, сновидениях и невротических симптомах, крутится в действительности вокруг определенных "травматических переживаний прошлого; проявляющиеся в нем содержания ассоциативно связаны с впечатлениями, сохранившимися от этих переживаний. Ассоциативные связи бывают весьма абсурдны и неожиданны и не поддаются законченной классификации, однако отдавшись с доверием этому "потоку сознания" и следуя вспять по цепочкам этих ассоциаций, невзирая на их неприемлемость для "здравого смысла", всегда можно дойти до тех переживаний, которые легли в их основу. Не останавливаясь на достигнутом можно следовать далее к тем воспоминаниям, которые определили травматичность этих сцен. Это также травматические сцены, как правило, из более глубокого прошлого. Конец этого процесса неизвестен. На некотором этапе весь процесс почему-то приводит к выздоровлению нервнобольного и общему оздоровлению психики здорового человека. Собственно, именно это и называется психоанализом.
Однако, тот, кто возьмется применить на себе этот метод, вскоре убедится, что присутствует некая мешающая психоанализу сила. Фрейд назвал ее сопротивлением. Сопротивление - это "инстинктивная реакция неприятия сознанием того содержания, которое проявляется в процессе спонтанных реакций психики. (Как правило, они несут эротическую окраску, что и позволило противникам Фрейда, уделявшего большое внимание исследованию "Потока сознания"; обвинить его в том, что он придает слишком большое значение сексуальности. В действительности, "виноваты" были пациенты, постоянно обнаруживавшие в психоанализе такого рода содержание психики).
Сопротивление само оказывается связанным с травматическими сценами. Схематично, травматическую сцену можно представить как столкновение смутного недоосознанного желания с сознательной установкой (осознанным желанием). Во время травматической сцены неприемлемое желание проявляется в силу обстоятельств слишком явно и борьба с ним оказывается сопряжена с интенсивной душевной болью. Именно для ликвидации очага этой боли и возникает сопротивление, которое является потомком сознательной установки, подавившей это желание. Сопротивление "вытесняет" воспоминание о сцене из сознания; травма оказывается забытой. Однако желание, связанное с ней, не исчезает совершенно, но приводит к тому, что ассоциативно связывающиеся с ней впечатления получают несвойственную им - казалось бы - эмоциональную значимость ("энергетическую"), становятся ошеломляюще аффективными (истерический тип), необъяснимо угрожающими (фобический тип) или же нудно-навязчивыми. Все это приводит к общему искажению восприятия реальности. Мне кажется, практически все наши действия и переживания в мире (включая эротику и страх смерти) имеют такое происхождение.
Не может не привлечь внимание аналогия между "геделевой точкой" философской системы и "травматическим переживанием" в памяти человека. По-видимому, она не случайна. В "геделевой точке" философской системы, как и во время травматического переживания, обнаруживается, говоря в общем, несостоятельность данного взгляда на мир, проявляющаяся в том, что явления, которые должны были бы быть несовместимы, как инь и янь, сознательное и бессознательное желания, истинность и бездоказательность, внезапно сливаются воедино. Действительно, для человека, который уверен в полноте своей системы, обнаружение "геделевой точки" будет несомненно травмой. Говоря в общем, травма связана именно с этим таинственным явлением превращения противоположностей.
Очень важным моментом является то, что ни пациент, находящийся под влиянием сопротивлений, ни философ, нашедший успокоение в своей теории, не помнят, не замечают возможности этого превращения.
Тем не менее представляется, что эта возможность является, возможно, важнейшим пунктом в их жизни, по крайней мере, она представляет для них грозную опасность новых травм. Именно в это слабейшее место наносит удар мастер восточного боя.
С другой стороны, складывается впечатление - и если оно подтвердится, это будет значительнейшим достижением - что, несмотря на обилие пар противоположностей в мире, их превращение - всегда те же инь-ян -и достаточно овладеть любой парой до конца, чтобы все они стали доступны. В этом случае наш адепт будет готов к любым травмам - ибо для него перестанет быть травматической сама ситуация травмы. Он окажется готов ко всему, ибо он будет готов даже к тому, что внезапно окажется неготовым! Не об этом ли написано в "Хуайнаньцзы": "Так как инь-ян его возница, то нет ничего, что было бы не предусмотрено." Хотя не столь уж многое и предусмотрено, хочется добавить мне - вне закона исключенного третьего.
Таким образом, личная философия каждого человека интимным образом связана с его сопротивлением. В конце концов, цель их обоих - придать реальности форму и смысл, что достигается всегда с помощью введения противопоставлений. А сами противопоставления - есть ли они реально или привносятся нами? Как знать?
В момент перехода инь-ян как-будто обнаруживается их иллюзорность. Индийскую традицию можно противопоставить китайской в том, что первая из них полагает, что они иллюзорны всегда, вторая же абсурдным образом считает, что они реальны, но взаимопревращаются. Важно то, что в момент их превращения индийские и китайские концепции также сливаются следом. Однако культурные традиции благодаря этому разделению различаются порой значительно (что видно из сопоставления близких по духу даосизма и буддизма). Замечу также, что, если для индуса иллюзорны противопоставления, но для него нет разницы между иллюзорным и реальным, если же китаец считает реальным превращение противоположностей, его реальность столь абсурдна, что чем его отличить от иллюзии? Это разные слова, не более того.
Однако важным пунктом является вопрос об очевидных закономерностях материального мира, которые видимо насильно безусловны, что заставляет предположить все же существование каких-то объективных истин, пусть не "абсолютных" в каком-то там смысле, но вечных. Я, как физик, казалось бы, должен признавать их. Далее совершенно естественно было бы для меня признать существование объективной реальности для истины в последний инстанции и заняться ее изучением.
Увы-увы! Здесь у меня неувязочка. Слабое место! Ибо я все-таки глубоко убежден, что любое завершенное, эстетизированное представление о мире - это чепуха. И материалистическое представление, хотя оно упорно подтверждается моими впечатлениями. Так что здесь становится совершенно очевидно, что моя теория - чепуха от первого слова до последнего. Как и любая завершенная теория, которая говорит, что все предуманное - чепуха, является для меня почему-то наиболее убедительной чепухой. Отчего же мне еще не пошлепать по грязи? Вам это кажется интересны? Шлепайте со мной. По крайней мере постоянно чувствуешь запах собственной смерти.
Вам это кажется глупым? Тогда вы правильно и точно меня поняли. Бойтесь мысли, что я - ваше зеркало. Оно может оказаться для вас "геделевой точкой". Моя "геделевая точка" сейчас - это химера "объективной реальности", которую я вынужден познавать. Если эта химера реальна, то Господа нет, ибо он умер от скуки. Почему еще живы материалисты? Их спасает спортивная злость.
Итак, как же я мыслю в философском плане мироздание? Я считаю, что оно непознаваемо и чудовищно. То представление, которое у меня есть - чистой воды фикция, как и любое другое представление. Любое представление о мире - это воспоминание о мире. Мы не видим мира непосредственно, в тот момент, когда мы его видим; мы лишь вспоминаем о том, что видели долю секунды или годы назад.
Перед тем как вспомнить, мы подвергаем все виденное цензуре, выкидывая все, не укладывающееся в наш мир. Поэтому наше представление о мире подтверждает наше мировоззрение. Я полагаю, что наше представление о мире имеет к тому, что мы видим более отдаленное отношение, чем официальная картина нашего общества в 30-е годы, в которую верили и подтверждение которой находили десятки миллионов людей, к реальной его картина. Чтобы этот официальный мир мог существовать, часть людей должна была существовать вне общества, хотя и работая на него, определенные факты должны были забываться или же информация о них не должна была распространяться. Отдельные неувязочки в картине были у каждого, но можно было заставить себя их не замечать, поверив общему бравурному тону. Можно было полагать, что хотя в данной конкретной ситуации не все благополучно, но это частная проблема: остальные ведь живут вполне благополучно.
Я полагаю, что каждый из нас живет в таком мифическом мире, растрачивая львиную долю энергии на то, чтобы с ходу забывать о неувязочках, не позволяя им сложиться и разрушить миф-мир.
Я готов ответить на ряд сильных возражений. Во-первых, как совместить представление о том, что все вокруг и я в частности - лишь миф, с тем, что другие люди вокруг видят вроде бы то же самое? Ответ: конкретный характер мира мало определяется моим произволом; говоря метафорически, у всех других людей вокруг общая со мной судьба. Во-вторых, если, миф мало зависит от произвола, чем отличается мое представление от материалистического и почему не назвать миф "объективной реальностью, данной нам в ощущении"? Ответ: не в наших силах существенно изменить миф, но в наших силах выйти из него. Из "объективной реальности" "выйти нельзя. В-третьих? Как можно выйти из мифа, если сам по себе "выход из мифа" - несомненный миф. Ответ: абсурдным образом. Мы необъяснимо обрели этот мир-миф, мы необъяснимо его утратим.
Вопрос: что видит человек, который видит без промежуточных инстанций, без цензуры и воспоминания? Ответ: если я отвечу, это будет уже воспоминанием. Именно ответы на вопрос "что видит?" я называю мифами. У мифа есть важная черта: внутреннее противопоставление. Если нет противопоставления, ничего невозможно представить. Он видит что-то абсурдное (превращение инь-ян?), несовместимое ни с какими объяснениями. Я сказал - и противопоставил абсурдное и объяснимое. Создал тем самым миф. Он же видит абсурдное превращение объяснимого в абсурдное и наоборот. Далее очень важным является то, что я сейчас говорю в рамках противопоставления нормального (мифического) состояния психики и просветленного. Назовем их вслед за китайцами ветер и поток. Но важно то, что состоянии потока нет никаких противопоставлений, в том числе противопоставлений ветра и потока. В потоке они неразличимы. Потому, если с точки зрения ветра переход из ветра в поток, как и обратно, является необъяснимым (а я сейчас пишу в состоянии ветра), то с точки зрения потока здесь нет вопроса. Мысль "Я нахожусь в потоке" свидетельствует о том, что тот, кто так думает, несомненно находится в ветре, ибо противопоставляет поток и ветер. Мысль "Я нахожусь в ветре" казалась бы всегда является справедливой. Но можем ли мы утверждать, что разные мысли не могут возникнуть и в потоке? Ныне я представляю себе, что тот, кто несется в потоке, не разбирает ни потока ни ветра; мысль "Я только что был в потоке" - свидетельствует о том, что вернулось состояние ветра и творится новый миф: миф о том, что прежде был в потоке. Это несомненно миф, как и все, что мыслится в прошедшем времени (кажется, что настоящее и будущее время в языке - это фикция, я говорю всегда о том, о чем уже имею опыт или, хуже того, другие уже имеют), и польза от него та же, что и от всякого мифа.
Какая же польза от мифа и что за сила его творит? Это самое слабое место в моей системе и все же необъяснимым образом это место моей силы. Я не знаю, что это за силы и зачем им наши мифы. Не знаю и то, как ее видит просветленный. И видит ли он их как бы то ни было. Не знаю даже, имеет ли смысл так ставить вопрос, и можно ли спрашивать о силе, которая в конечном счете позволяет нам задавать какие бы то ни было вопросы. У меня есть лишь смутная мысль, что эта сила как-то связана с проблемой моего личного выживания. Несомненно для меня то, что когда меня еще не было, я был в состоянии потока. Благодаря чему я обрел это тело и этот мир? Что вынесло меня в "ветер"? Это сила, которую можно было бы назвать моей личной силой, моей жизненной силой. Она действует спонтанно, но как будто таится во мне, а не снаружи. Если она создала этот мир, я не знаю пределов ее мощи. Когда она оставит меня, я погибну.
Сила дарит мне "предметы моей силы". Предметы моей силы составляют "тональ". Сам тональ - один огромный предмет моей силы. Несомненно, что в нем есть "особая точка" - мое тело. То, что называю "я" - также предмет моей силы. Сила черпает предметы силы из бездны нагваля и позволяет мне сконцентрироваться на них. Они составляют мою реальность. В частности, моя философия - предмет моей силы. Предмет силы - это то, что позволяет скрыть свой взор от Медузы Горгоны истинной реальности нагваля. Однако кто же может спрятать меня за тем, чего нет, от того, что то ли есть, то ли нет? Только моя сила. Пока она действует, у меня может быть мир. Пока она действует, у меня может быть "материя" и само "я". Когда она перестанет действовать, у меня не останется реальности. Может быть, это то, что называют "смерть"? Это когда изо всех геделевых точек моей реальности начинает бить "поток", когда мой тональ-миф растворяется в чудовищном нагвале. Мне кажется, я называю силой то, что китайцы называли "дэ".
Ныне я представляю себе так, что моя "сила" была тогда, когда меня еще не было. Был поток-нагваль без прошлого, а значит и без форм. Первое действие Силы было то, что я обрел пустоту. Пустота - это уже миф. Пустота - это инь. Пустота - это мощнейший "предмет" моей силы. Ныне он мною утрачен. Сила - дэ безгранична, любой же "предмет силы ограничен, даже пустота. Сила - дэ бесформенна, не одна форма не может следовать ей вечно. Потому не один предмет силы не воплощает ее полностью и имеет свой конец раньше, чем иссякнет сила - даже пустота. Потому она наполнилась и возникло яйцо, качающееся на волнах в безграничном водоеме, где не было еще ни света, ни тьмы. Тогда возник Творец (также предмет моей силы), возник и дракон, защищающий яйцо. Началась битва - инициация. Для "внешнего наблюдателя" это было мое зачатие.
Для меня это было творение моего мира. Творец победил, когда сила дракона пошла на убыль: он защищал пустоту, но сам был уже не пустой. Это ужасная травма - появление чего-то из ничего - дала начало моему миру. Ясно, что это впечатление является ныне глубоко вытесненным и составляет сердцевину моего мира. Этот мир похож на дерево, где каждый слой накрывает предыдущий и обнажение внутренних слоев смертельно опасно. Травма отделяет один слой от другого. Сопротивление оберегает внутреннее от обнажения. Сознанию ныне доступен внешний слой; более глубокие образуют то, что Фрейд назвал бессознательным или, более точно, вытесненным. Для внешнего наблюдателя это выглядит как рост и превращение моего тела и характера от овуляции моей яйцеклетки и зачатия до этого дня. Для меня ныне это никак не выглядит, ибо слои травм скрывают от меня личное прошлое. Сопротивление черпает свою силу из Силы-дэ и опирается на каждом повороте на все новые предметы силы. Каждый слой интимным образом связан с предыдущим, хотя сопротивлениям хотелось бы, чтобы эта связь осталась незамеченной: а именно, то, что ныне вызывает страх или симпатию (как показывают цепочки свободных ассоциаций (связано с тем, что вызывало симпатию или страх прежде. Каждый слой склонен принимать предыдущие за сам Нагваль и потому больше всего боится их обнажения. Все травмы интимно связаны друг с другом: каждая из них является лишь новым изданием (переработанным и дополненным) предыдущей травмы. Каждый новый слой развивается Силой и двигателем этого развития является Сопротивление; Сопротивление же по своей сути - попытка бегства от равны. Каждый новый слой - предмет силы, цельный мир, который стремится быть завершенным. Он стремится поспеть за Силой и исчерпывает себя. Он испытывает угрозу перейти в свою противоположность. Тогда наступает новая травма и начинает расти новый слой. По мере его развития прежний, покрываясь сеткой, исчезает за серым туманом нового Сопротивления. Так развивается тональ, исчерпывая потенциал своего развития, заложенный в травме зачатия. Основные вехи-травмы- в тонале человека: зачатие, роды, эдипов комплекс, начало половой жизни (11-15 лет). Им отвечают четыре слоя в психике, четыре цвета и четыре "основных потребности": покой и единение (темно-синий цвет), активность (оранжево-красный, травма зачатия), надежды на лучшее (ярко-желтый, травма родов), автономность и самоутверждение (сине-зеленый, травма эдипа). С помощью психоанализа в фрейдовском виде можно копать до эдиповской травмы и чуть глубже - далее идут слои в психике, когда ребенок еще не умел говорить, они недоступны для словесных ассоциаций. По сути же весь тональ строится на бегстве от первой травмы-зачатия - спровоцировать это бегство оказывается выполненной.
...Обратить вновь то состояние, которое было у нее до слияния со сперматозоидом? Говоря же более обще - тональ строится как попытка иметь одну сторону (ян), избежав другой (инь); любое желание человека имеет ее своим тайным подтекстом; сопротивление безудержною этому стремится; Сила обеспечивает его находимым "инвентарем", позволяющим усиливать лишь одну сторону; травма показывает несостоятельность этого, Тому, кто переживает травму, кажется, что Сила исчерпана. В действительности Сила, быть может, лишь оставила части то, что он называет своим миром - тем сильнее использует он те предметы, которые она ему оставила и те, которые вновь дарит - создавая тем самым новый слой тоналя. Проблема наша в том, что Сила - от Нагваля, она бесконечно изменчива и нет способа окончательно ее определить, окончательно обретя абсолютный и абсолютно надежный предмет силы. Мы не в силах остановить инь-ян, мы можем лишь удержаться на одной стороне - тем сокрушительнее будет превращение. Наиболее опасно, когда наше тело теряет свою силу - такое превращение называют смертью. Но Сила - дэ была, когда еще не было тела; она ведь его и оформила. Если Сила еще не исчерпана, то обретешь новый тональ и новое тело. Сила спонтанна и мы не контролируем ее приход и уход. Она определяется бог знает чем. (Или не знает - бог ведь тоже - предмет силы?) Мы контролируем лишь предметы, которые она нам дарит. Мы живем ими или благодаря им. И за этими предметами силы, обладающими чудесными свойствами, мы забываем о самой Силе, в них воплощенной, но ни в одном до конца. Впрочем, может статься, что утверждение, что ни один предмет силы не может воплотить в себе всю силу, слишком категорично? Чем бог не шутит? Может быть, любимый Кришна воплотил ее в себе со всей полнотой? Тем ярче оттеняется изменчивость Силы - Кришна был смертен и был убит.
1989
